Г.О.: Акварельный цикл «Еврейские колхозы в Крыму», равно как и последующий «Биробиджан» — это дань художника, как вы сказали, советским иллюзиям и утопиям. До войны и после нее были и другие серии — «Новый Баку», «Киргизия», «Молдавия», «Дагестан». В чем же суть Горшмана как еврейского художника?
Ш.Г.: Это и есть судьба еврейского художника в России — все вместе и все неделимо. Вот только один эпизод. Приглашают как-то Горшмана в Союз художников и предлагают контрактацию и деньги на творческую командировку в Донбасс Деньги были нужны, но поехал он не в Донбасс, а в Винницу. По возвращении состоялся отчет о командировке. Председатель жюри художник Федор Шурпин, лауреат и антисемит, — помните его «Утро нашей Родины»? — даже позеленел, когда вместо донбасских шахтеров увидел винницких евреев. «Это, по-вашему, углекопы?» — «Очень сожалею, что огорчил вас», — ответил Горшман и, спокойно и невозмутимо уложив в папку акварели и рисунки, с достоинством удалился. Я им очень гордилась.
Г.О.: Где же корни искусства Горшмана?
Ш.Г.: Как и у всех нас — в детстве. Он был родом из Белоруссии, из еврейского местечка Новоборисова. Отсюда и его идиш, и превосходное знание местечка во всех подробностях, бытового, обрядового, духовного уклада, национального характера, отсюда и неповторимая атмосфера штеттла, уходящий мир которого оставался жизнью художника и смыслом его творчества. Не случайно дипломной работой Горшмана в московском институте был цикл «Местечко».
Г.О.: И как восприняли эту работу в институте?
Ш.Г.: Прекрасно! Горшману повезло: в Москве, а до того в Костроме у него были замечательные учителя, большие художники, люди редкостной душевной чистоты и благородства — Владимир Фаворский, Николай Купреянов, его жена, тоже прекрасная художница Наталия Сергеевна Изнар, Петр Митурич и другие. Они высоко ценили дарование Горшмана, любили его и чем только могли помогали. Владимир Андреевич Фаворский, например, содействовал его работе в издательствах. Все они, а также Лидия Жолткевич, Анатолий Гусятинский, Виктор Вакидин, с которым мы особенно подружились, после войны Ларион Голицын и многие другие часто бывали у нас дома. Между прочим, все они ученики Фаворского.
Г.О.: Расскажите о собственно еврейских художниках.
Ш.Г.: Все их знают, и я мало что могу прибавить. Марк Аксельрод, Аркадий Лабас, Абрам Кравцов, Лева Зевин, погибший на фронте, Александр Тышлер — сегодня это, можно сказать, классики еврейского искусства, а тогда это были наши близкие друзья и сотоварищи. Как и везде, случались расхождения и охлаждения, но вообще-то жили дружно, сплоченно, ощущая себя частицами единого целого, существовавшего сплошь и рядом не «благодаря», а «вопреки». Первая и единственная выставка Горшмана состоялась за несколько лет до его смерти, в 1966 году — совместно с Аксельродом, Лабасом, Тенетой, Шульцем.
А жить было трудно, и не только нам. Роберт Рафаилович Фальк, художник с европейским именем, часто приходил к нам, и по тому, с каким усердием он поглощал винегрет с хлебом домашней выпечки (пекла сама ради экономии), видно было, что голоден. Заверял, что более вкусного винегрета нигде не ел, и все просил открыть ему секрет приготовления. Какие уж там секреты…
Встречались иногда и с Давидом Штеренбергом. Один из лидеров авангарда, он к тому времени утратил в значительной степени свою непримиримость и к художникам-реалистам относился мягче и доброжелательней.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
no subject
Date: 2020-11-24 04:37 am (UTC)Ш.Г.: Это и есть судьба еврейского художника в России — все вместе и все неделимо. Вот только один эпизод. Приглашают как-то Горшмана в Союз художников и предлагают контрактацию и деньги на творческую командировку в Донбасс Деньги были нужны, но поехал он не в Донбасс, а в Винницу. По возвращении состоялся отчет о командировке. Председатель жюри художник Федор Шурпин, лауреат и антисемит, — помните его «Утро нашей Родины»? — даже позеленел, когда вместо донбасских шахтеров увидел винницких евреев. «Это, по-вашему, углекопы?» — «Очень сожалею, что огорчил вас», — ответил Горшман и, спокойно и невозмутимо уложив в папку акварели и рисунки, с достоинством удалился. Я им очень гордилась.
Г.О.: Где же корни искусства Горшмана?
Ш.Г.: Как и у всех нас — в детстве. Он был родом из Белоруссии, из еврейского местечка Новоборисова. Отсюда и его идиш, и превосходное знание местечка во всех подробностях, бытового, обрядового, духовного уклада, национального характера, отсюда и неповторимая атмосфера штеттла, уходящий мир которого оставался жизнью художника и смыслом его творчества. Не случайно дипломной работой Горшмана в московском институте был цикл «Местечко».
Г.О.: И как восприняли эту работу в институте?
Ш.Г.: Прекрасно! Горшману повезло: в Москве, а до того в Костроме у него были замечательные учителя, большие художники, люди редкостной душевной чистоты и благородства — Владимир Фаворский, Николай Купреянов, его жена, тоже прекрасная художница Наталия Сергеевна Изнар, Петр Митурич и другие. Они высоко ценили дарование Горшмана, любили его и чем только могли помогали. Владимир Андреевич Фаворский, например, содействовал его работе в издательствах. Все они, а также Лидия Жолткевич, Анатолий Гусятинский, Виктор Вакидин, с которым мы особенно подружились, после войны Ларион Голицын и многие другие часто бывали у нас дома. Между прочим, все они ученики Фаворского.
Г.О.: Расскажите о собственно еврейских художниках.
Ш.Г.: Все их знают, и я мало что могу прибавить. Марк Аксельрод, Аркадий Лабас, Абрам Кравцов, Лева Зевин, погибший на фронте, Александр Тышлер — сегодня это, можно сказать, классики еврейского искусства, а тогда это были наши близкие друзья и сотоварищи. Как и везде, случались расхождения и охлаждения, но вообще-то жили дружно, сплоченно, ощущая себя частицами единого целого, существовавшего сплошь и рядом не «благодаря», а «вопреки». Первая и единственная выставка Горшмана состоялась за несколько лет до его смерти, в 1966 году — совместно с Аксельродом, Лабасом, Тенетой, Шульцем.
А жить было трудно, и не только нам. Роберт Рафаилович Фальк, художник с европейским именем, часто приходил к нам, и по тому, с каким усердием он поглощал винегрет с хлебом домашней выпечки (пекла сама ради экономии), видно было, что голоден. Заверял, что более вкусного винегрета нигде не ел, и все просил открыть ему секрет приготовления. Какие уж там секреты…
Встречались иногда и с Давидом Штеренбергом. Один из лидеров авангарда, он к тому времени утратил в значительной степени свою непримиримость и к художникам-реалистам относился мягче и доброжелательней.