Ш.Г.: Это не «вопрос», а то, что пронизывало воздух, которым мы дышали. И создавали эту атмосферу, быть может, не столько художники, сколько писатели. Д.Гофштейн, Д.Бергельсон, Л.Квитко, П.Маркиш были для нас такими же духовно близкими, как и МАксельрод, АЛабас, А.Тышлер. И какой прекрасный идиш звучал в нашем доме! Можно было без конца слушать и любоваться Перецом Маркишем; не встречала в жизни более красивого, обаятельного, талантливого. Горшман написал его очень удачный портрет, если не ошибаюсь, единственный живописный. Маркиш не любил позировать, но Горшману отказать не мог. Портрет был на выставке 66-го года на Кузнецком мосту. И еще запомнился бледный, как полотно, с примерзшими к лицу бороздками слез Маркиш у Белорусского вокзала, когда мы мучительно долго ждали поезд с телом убитого в Минске Соломона Михоэлса. У Менделя есть рисунок — «Михоэлс в гробу». Страшный документ! В свое время Михоэлс уговаривал Горшмана оформить в ГОСЕТе спектакль, но тот отказывался: дескать, я не театральный художник, а живописец, график, иллюстратор.
Г.О.: А потом…
Ш.Г: Потом был кошмар, о котором и сейчас, спустя много лет, вспоминать страшно. Один за другим исчезали друзья, крупнейшие писатели, артисты, ученые. Горшман говорил мне: «Не вздумай строить из себя жену декабриста. Меня могут сослать в Сибирь, а тебя в Казахстан. Так что собери два узелка с самым необходимым». Так я и сделала, и эти узелки еще долго стояли у нас в углу.
Г.О.: Расскажите, пожалуйста, что-либо о Горшмане-художнике.
Ш.Г: Его меньше знают как живописца, хотя он много работал и маслом, и особенно акварелью. Известность и признание Горшману принесли его иллюстрации к «Конармии» И.Бабеля, «Повести о рыжем Мотэле» И.Уткина, поэзии Л.Квитко, замечательные — на мой и не только мой взгляд, — рисунки к рассказам И.-Л.Переца, исполненные накануне войны. А более всего он любил Менделе Мойхер-Сфорима и, конечно, Шолом-Алейхема: читал и перечитывал их без конца. Можно сказать, что с Шолом-Алейхемом он прошел через всю жизнь, и его последней работой стал большой цикл литографий к «Менахему Менделу». Он был уже тяжело болен, я подвязывала ему грелку, а он все рисовал, и эти иллюстрации ничуть не уступают работам молодых лет. Я не искусствовед, не критик, оценку творчеству Менделе Горшмана дадут специалисты, но в одном совершенно уверена: это произведения очень высокого художественного уровня. И очень еврейские.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
no subject
Date: 2020-11-24 04:37 am (UTC)Ш.Г.: Это не «вопрос», а то, что пронизывало воздух, которым мы дышали. И создавали эту атмосферу, быть может, не столько художники, сколько писатели. Д.Гофштейн, Д.Бергельсон, Л.Квитко, П.Маркиш были для нас такими же духовно близкими, как и МАксельрод, АЛабас, А.Тышлер. И какой прекрасный идиш звучал в нашем доме! Можно было без конца слушать и любоваться Перецом Маркишем; не встречала в жизни более красивого, обаятельного, талантливого. Горшман написал его очень удачный портрет, если не ошибаюсь, единственный живописный. Маркиш не любил позировать, но Горшману отказать не мог. Портрет был на выставке 66-го года на Кузнецком мосту. И еще запомнился бледный, как полотно, с примерзшими к лицу бороздками слез Маркиш у Белорусского вокзала, когда мы мучительно долго ждали поезд с телом убитого в Минске Соломона Михоэлса. У Менделя есть рисунок — «Михоэлс в гробу». Страшный документ! В свое время Михоэлс уговаривал Горшмана оформить в ГОСЕТе спектакль, но тот отказывался: дескать, я не театральный художник, а живописец, график, иллюстратор.
Г.О.: А потом…
Ш.Г: Потом был кошмар, о котором и сейчас, спустя много лет, вспоминать страшно. Один за другим исчезали друзья, крупнейшие писатели, артисты, ученые. Горшман говорил мне: «Не вздумай строить из себя жену декабриста. Меня могут сослать в Сибирь, а тебя в Казахстан. Так что собери два узелка с самым необходимым». Так я и сделала, и эти узелки еще долго стояли у нас в углу.
Г.О.: Расскажите, пожалуйста, что-либо о Горшмане-художнике.
Ш.Г: Его меньше знают как живописца, хотя он много работал и маслом, и особенно акварелью. Известность и признание Горшману принесли его иллюстрации к «Конармии» И.Бабеля, «Повести о рыжем Мотэле» И.Уткина, поэзии Л.Квитко, замечательные — на мой и не только мой взгляд, — рисунки к рассказам И.-Л.Переца, исполненные накануне войны. А более всего он любил Менделе Мойхер-Сфорима и, конечно, Шолом-Алейхема: читал и перечитывал их без конца. Можно сказать, что с Шолом-Алейхемом он прошел через всю жизнь, и его последней работой стал большой цикл литографий к «Менахему Менделу». Он был уже тяжело болен, я подвязывала ему грелку, а он все рисовал, и эти иллюстрации ничуть не уступают работам молодых лет. Я не искусствовед, не критик, оценку творчеству Менделе Горшмана дадут специалисты, но в одном совершенно уверена: это произведения очень высокого художественного уровня. И очень еврейские.